Роботи в саду у вересні
• Висадити цибулини квітучих навесні рослин - тюльпанів, нарцисів, лілій та ін.
• Посадити квітучі влітку багаторічники.
• Пересадити на постійне місце дворічники, посіяні влітку (у червні-липні).
• Зібрати насіння, провести їх очищення.
• Пересадити хризантеми в горщики і помістити в теплиці та парники для вкорінення і цвітіння.
• Провести очищення парників, закласти купи з обробленого в парниках гною для отримання перегною, заготовити торф'яну землю.
• Посадити вічнозелені листяні і хвойні дерева і чагарники.
Роботи в саду у жовтні
• Обрізати сухі стебла і листя люпину, дельфініума та інших багаторічників, готуючи їх до зимівлі.
• Підготувати теплиці до зими, підвезти дерен до парникам і скласти до купи.
• Викопати кореневищні багаторічні, провести поділ кущів, висадити на постійне місце.
• Підгортання і підзимовий вологозарядковий полив багаторічних рослин та деревних культур.
• Викопати бульби жоржин, просушити їх і прибрати в підвал на зберігання.
• Перекопати ділянки, не розбиваючи грудки.
• Викопати анемони, гладіолуси, бульбову бегонію, жовтець і монтбрецию.
• Очистити ділянку від рослинних залишків та опалого листя, зібрати листя і скласти їх до купи (для отримання компосту) і ями (для заготівлі листової землі).
• Вивезти гній на грядки, призначені для посадок квітів у наступному році.
• Від морозів підгорнути, провести обрізку і вкрити на зиму трав'янисті багаторічники, клематиси і троянди.
• Заготовити кілки для підв'язки високих рослин.
• Після листопаду здійснити посадку декоративних дерев і чагарників.
Роботи в саду в листопаді
• Заготовити черешки красивоцветущих деревних культур для зимової і ранньовесняної щеплення.
• Провести очищення насіння від найбільш красивих однорічників або багаторічників і упакувати їх в окремі паперові пакети на зберігання.
• Виконати обрізку живоплотів, сформованих з дерев і чагарників листяних порід, вирізати запущені і оголилися пагони приблизно на половину їх висоти, щоб стимулювати відростання нових
Американскому летчику Бену Энсли 43 года, однако выглядит он значительно старше. У него есть 11-ти летний сын Дэви и ради него он готов на любой заработок, который время от времени ему подкидывает Джиффорд, торгующий сенсационными материалами подводных съемок. На этот раз Джиффорд отказался лететь в Акулью бухту, и Бен взял с собой сына, давно мечтавшего об экспедиции с отцом. Ничего не предвещало беды. Погода была идеальная для работы, но во время схватки с акулой Бен получил тяжелое ранение и стало ясно, что он не сможет вести самолет. Тогда маленький Дэви сам сел за штурвал и принял свой первый бой с судьбой...
Принято считать, что в Советском Союзе настоящие художники не имели возможности творить. «Последний дюйм» - одно из опровержений.
Сложные взаимоотношения отца и сына, сложный человек, сложная ситуация, жестокий мир разобщенных людей, в котором никто тебе не поможет. Мир, которым правят деньги.
Атмосфера безысходности конца пятидесятых отражена очень точно, в фильме нет подвигов в нашем понимании этого слова, все, что совершают герои фильма, они делают от отчаянья, от желания выжить.
А еще - море, сначала прозрачное и спокойное, а потом – пенное, бьющееся о камни. И удивительная песня, слова которой годятся для дешевого кабака и пьяных солдат, вдруг приобретает совсем другой смысл, завораживает, потрясает...
Фильм четко выстроен от первого до последнего кадра, в нем нет ни одного лишнего слова или взгляда, в нем все имеет значение.
Сложнейшая, противоречивая линия взаимоотношений отца и сына разворачивается с первых кадров, когда Бен грубо обрывает Дэви, смеющегося над летчиком-новичком. И нам кажется, что детская психика требует более тонкого обращения. Да, Бен не психолог и не педагог, но мир, в котором он живет, научил его жесткости. И именно эта жесткость спасет в конечном итоге и его, и Дэви. На пустынном берегу моря, за десятки миль от людей не будет места жалости и снисходительности.
Да, Бен не всегда справедлив и не всегда сдержан, и вряд ли он задумывается о том, зачем ведет себя с сыном так, а не иначе. Мальчик же ищет отцовской любви, внимания, похвалы, - и не находит. И снова нам кажется, что отец мог бы быть мягче и сердечней, забывая о том, что похвалы обесцениваются, если раздавать их слишком часто и щедро.
Но истина обнажается тогда, когда над героями нависает смертельная опасность. Когда действовать надо через «не могу», надрывая последние силы и превосходя возможности этих последних сил. Иначе – смерть. Грубыми окриками заставляя Дэви тащить себя к самолету, Бен спасает не свою жизнь, а жизнь мальчика. И кто знает, нашел бы ребенок в себе столько сил, если бы не безжалостное отцовское «Можешь!»
Преодолев себя, почувствовав себя сильным, Дэви и сам забывает о жалости к себе, и его бравада в ответ на участие Бена – первая победа.
Дэви дорого дается скупая похвала отца. Три долгожданных сыном слова срываются с губ Бена сами собой и имеют волшебную силу: «Молодец, Дэви. Молодец». Когда до земли остается последний дюйм, который решает все. Кто знает, имели бы эти слова такую силу, если бы Бен говорил их каждый день?
Бен – не искатель приключений. Бывший военный летчик, он вынужден зарабатывать деньги, рискуя собственной жизнью. И деньги неслучайно становятся причиной трагедии: не жадность толкает Бена в море, кишащее акулами. «Камера – 600 долларов, и то, что в ней – не меньше тысячи. Подарить такую сумму акулам? Я не настолько богат».
Николай Крюков рисует Бена человеком, уставшим от жизни. И азарт, и жадность кажутся слишком мелкими для такого прагматичного человека. Но и прагматизм Бена - вынужденный, наносной. Он не приспособлен для такой жизни, в нем нет цинизма дельца, он не умеет быть скользким и хитрым. Сила духа и чувство собственного достоинства – единственная его защита от мира денег. Эти качества позволяют человеку оставаться на плаву, но никогда не приносят богатства. И мир давит его, сминает, и скоро сомнет окончательно: в сорок три года почти невозможно найти работу летчика. Бена ждет нищая, унизительная старость… Как и большинство из нас. (Здесь ответ...)))
Музыка сопровождает нас в течение всей жизни. В младенчестве мы слушаем колыбельные, которые поет нам мама, в детском саду разучиваем веселые и забавные песенки. Позже у нас появляются свои вкусы, музыкальные пристрастия: кто-то «фанатеет» по рок-группам, кто обожает «попсу» или эстраду, кто-то любит джаз.
<span> Я очень люблю музыку и слушаю ее почти постоянно: дома, на улице, даже в школе. Она повышает мне настроение, помогает отгородиться от каких-то проблем и неурядиц, просто почувствовать красоту жизни, радость от того, что я живу, дышу воздухом, могу слышать, и видеть, и чувствовать. </span><span> </span>
<span> Таким образом, музыка уподобляется писателем чувству любви, она помогает почувствовать всю полноту эмоций, раскрыть чувство героя полностью, до конца. </span>
<span> Музыка – часть нашей души. Она рождается где-то в глубинах человеческого существа, в глубинах Вселенной и, выходя наружу, преобразует этот мир. Музыка способна сделать его лучше, чище, светлее, напомнить нам о том, что мы люди, о том, у нас есть душа, о том, что мы достойны счастья.</span>
Да и сейчас многие верующие люди не могут разобраться, какое же отношение эта гигантская фигура имеет к нашему российскому вероисповеданию. Одно дело Хомяков – религиозный поэт в полном смысле слова. Или Державин, его оды “Бог”, “Христос”. Все понятно, все излагается в словах. A Пушкин ничего такого не говорит, но все равно он – центральная фигура в русской культуре. И без него представить себе Россию нельзя. Вот и приходится разымать Пушкина: вообще-то он человек, конечно, был так себе, но зато поэт – гениальный. Или: писал замечательно, но – неправильно… Часто вопрос о Пушкине как поэте православного народа ограничивается выяснениями, насколько веровал или не веровал Александр Сергеевич, – выяснениями по цитатам… однако в той же самой среде, в недрах православной церковной мысли со временем возник и развивается другой взгляд. Становится понятно, что как-то не так надо к Пушкину подходить, не надо делить это явление на составные части, на цитаты. A надо понять его целиком. ”Пушкин – это наше все”,– сказал Аполлон Григорьев. Это не значит, что он сосредотачивает в себе все главные черты нашего духовного строя как целого. Целое – это не сумма: это есть контекст, что по-латыни означает связность. Пушкин – “наше все” в том смысле, что в нем Россия выражается не в отдельных ярких чертах, а как связное целое.
Не случайно многие русские эмигранты, в том числе батюшки и владыки, именно в изгнании поняли феномен Пушкина. Потому что они не могли обойтись без России. Я умышленно говорю не “творчество Пушкина”, а “феномен”, т.е. Пушкин как явление. Творчество Пушкина – это его деятельность, а явление Пушкина – это уже дело Божие, ведь не он сам себя создал, не он себя подарил России.
Так почему же он центральная фигура в русской культуре? Ни у одной нации, ни в одной культуре мира такой фигуры нет. Шекспир не является центральной фигурой британской культуры. Он ее вершина, но британская культура не оглядывается на него все время, не сопоставляет себя с ним на каждом шагу, не соотносит, не спорит о нем, не дерется вокруг него. Разногласия главным образом в том, был Шекспир или нет, написал произведения Шекспира Фрэнсис Бэкон или еще кто-то. Все остальное существенное – вне сомнений и споров. То же самое мы можем сказать о Данте: он – гений, он – в начале, он фундамент, но он не является сейчас центром итальянской культуры. Ни он, ни Петрарка. И нигде, ни в какой культуре мира, такой фигуры как для нас Пушкин, не существует.
Есть другое интересное явление. O Пушкине у нас вот уже полтора века идут бесконечные споры. Не так давно, когда в журнале “Октябрь” появилась глава из книги Абрама Терца “Прогулки с Пушкиным”, в нашей культуре началась почти гражданская война – вокруг писателя, поэта, который умер полтора века назад!
Другой пример. Острых споров о Пушкине очень много, но я уже сейчас наблюдаю, что и в “профанной”, и в научной среде может состояться очень острый спор, но очень часто этот спор может сойти на нет, как-то смягчиться, если будет сказано: “Ну, в конце концов, у каждого свой Пушкин”. И все мирно расходятся, оставаясь, однако, каждый при своем. “Мой Пушкин” – это уникальное явление мировой культуры. “Моего Шекспира” не существует, “моего Сервантеса” не существует, нет “моего Гомера” и т.д., у нас нет ни “моего Гоголя”, ни “моего Достоевского”. Зато, говоря о Пушкине, толкуя его, каждый пишет свой портрет. Говоря о Достоевском, мы тоже можем написать свой портрет – но это скорее будет портрет моей идеологии, системы взглядов. Говоря же и споря о Пушкине, мы воспроизводим не только свою идеологию, но главное – свой экзистенциальный портрет, внутренний, скрытый, потому что мы сами порой не понимаем, как мы глубоко высказываем себя, когда размышляем и спорим о Пушкине.