Но самое удивительное в Пеппи — это её яркая и буйная фантазия, которая проявляется и в играх, которые она придумывает, и в удивительных историях о разных странах, где она побывала вместе с папой-капитаном, и в бесконечных розыгрышах, жертвами которых становятся недотёпы-взрослые. Любой свой рассказ Пеппи доводит до абсурда: вредная служанка кусает гостей за ноги, длинноухий китаец прячется под ушами во время дождя, а капризный ребёнок отказывается есть с мая по октябрь. Пеппи очень расстраивается, если кто-нибудь говорит, что она врёт, ведь врать нехорошо, просто она иногда забывает об этом.
Пеппи — мечта ребёнка о силе и благородстве, богатстве и щедрости, свободе и самоотверженности. Но вот взрослые Пеппи почему-то не понимают. И аптекарь, и школьная учительница, и директор цирка, и даже мама Томми и Анники злятся на неё, поучают, воспитывают. Видимо, поэтому больше всего на свете Пеппи не хочет взрослеть:
«Взрослым никогда не бывает весело. У них вечно уйма скучной работы, дурацкие платья и куминальные налоги[2]. И ещё они напичканы предрассудками и всякой ерундой. Они думают, что стрясётся ужасное несчастье, если сунуть в рот нож во время еды, и всё такое прочее».
Москва существуется уже много веков. Год основания Москвы -- 1147 год.
Столица России с 1389 г.
Соответственно, путем несложных вычислений (2017-1147) понимаем, что Москва просуществовала 870 лет.
Сделай этот ответ лучшим, пожалуйста. Так Вы вернете больше 5 баллов себе и поддержите меня.
Не лизать миски.
Не надеяться на санчасть.
Не ходить к "куму".
Вкалывать на совесть.
Для людей работаешь - качество дай, для начальника - показуху.
Стараться, чтобы тебя надзиратель в одиночку не видел.
Бригадира Андрея Прокофьича не обманывать.
Есть надо, чтобы думка была об одной еде.
Хороший инструмент прятать.
Хлеб не сьедать сразу.
Вставать за полтора часа до подьема.
«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак некоторой скрытности характера. Впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них слепо. Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала.»