Весна весна
Метелица ковром. шелковым стелиться
Седые облака
Если имеется в виду рассказ Чехова "Хамелеон", то он учит не быть двуличными. (Толстой не писал произведения "Хамелеон", насколько мне известно).
Снегурочка — героиня «весенней сказки» А. Н. Островского «Снегурочка» (1873). Действие пьесы происходит в «стране берендеев в доисторическое время» . Мифопоэтический образ Берендеева царства навеян устным народным творчеством. Это — идиллическое царство мира и согласия. Любовь — сердцевина жизни берендеев, форма их служения могучему языческому богу Солнца — Яриле. Появление среди людей «холодной» С. вносит в их жизнь «ревность, брань, усобицу» . В сердца людей проникает «остуда немалая» . Дочь Весны и Мороза, С. — всем чужая. Она «не знает любви совсем» . Ее влекут «людские песни» , страстные и печальные напевы любви. С. томится любопытством и удивляется силе этого чувства, заставляющего людей страдать и плакать. Но «младенческая душа» С. спит, никто не может пробудить в ней «желание любви» . Еще не зная любви, С. узнает «мучительную ревность» , зависть к чужому счастью. Она чувствует себя «обманутой, обиженной, убитой» , когда пастух Лель с легкостью покидает ее ради горячей сердцем и полной жизни Купавы. С. обращается к матери-Весне с мольбой о «даре любви» . Подаренный Весною волшебный венок пробуждает «дремоту души» , открывает С. красоту мира, радость жизни. «Гордый духом» Мизгирь становится «избранником души» С. Ее «холодное сердце» , познав любовь, превращается в обыкновенное, живое, человеческое сердце, и С. гибнет со словами: «Люблю и таю, таю от сладких чувств любви» . Ее «чудесная кончина» восстанавливает эпическое равновесие царства берендеев, как искупительная жертва, призванная умилостивить грозного Ярилу. Образ С. послужил прообразом героини оперы Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка» (1881). Первая исполнительница роли С. — Г. Н. Федотова (1873). Среди других исполнительниц — В. Ф. Комиссаржевская (1900), М. П. Лилина (1900).
<span>На "эталон" не похоже даже тогда, когда пишется о сходном и страшном. Две страницы из романа "Солдатами не рождаются" и две - из рассказа "Гуси-лебеди". Синцов, герой Симонова, теряет руку в боях под Сталинградом. Марьянов, герой Воробьева, теряет руку на операционном столе. Первый эпизод описан умело и "грамотно": множество как бы случайных деталей (во время атаки взгляд героя цепляется за мелочи). Потом - резкий удар по руке. Синцов смотрит на "обрубленную" левую кисть, осколки кости. И - во время перевязки - стоически переносит боль ("еще надеялся, что не закричит от нее"). После - будут еще рассуждения в госпитале: "На этот раз война все-таки добилась своего - укоротила тебя, списала! А если не хочешь смириться с этим, это теперь твое личное дело. " - и далее, далее, далее. Герой рассказа "Гуси-лебеди" тоже переносит боль по-спартански. Но Воробьев не "описывает" и не "заостряет внимание". Мягкие и холодные пальцы хирурга, ощупывающие раненую руку Марьянова, - чувствуешь, как чувствуешь и холодный пот на лбу героя, и резкую боль, и жуть, вошедшую внутрь его души, когда он понял, что лишился руки. И после - со вздохом и благодарностью смотришь на врача: "Хирург сморщил нос, пошевелил сединой бровей и низко склонился к лицу Марьянова. - И совсем не рука, - сказал он ласково, как ребенку, - не рука, а кисть. И к тому же - левая кисть. Ну, будьте же до конца умницей. - и запеленатыми в марлю губами поцеловал Марьянова в лоб". После двух мучительных страниц Воробьева - "деревянной" кажется проза "всенародно известного". Советский читатель был доверчив. Он верил, что "Солдатами не рождаются" - правда "на века". И он ничего не слышал о Воробьеве. Но дар художника (то, что и дает произведению по-настоящему долгую жизнь) - это не только умение "слова складывать", не только умение "видеть и подмечать". Это умение писать словно бы "помимо слов". За многотомным произведением Симонова проглядывало "сочинительство", некогда отвергнутое Воробьевым. И тем более поражает: рассказ Воробьева был написан в 1952-м, роман Симонова - в 1964-м. Зрелый Симонов и ранний Воробьев. А ведь к 1964-му уже появится повесть "Убиты под Москвой", после которой трудно было написать о войне что-либо равное, и уже имя Воробьева, автора "неправильного" и "подозрительного", станет на долгие годы непроизносимым. Быть "до жути одиноким" - судьба избранных. Разница между Константином Воробьевым и "разрешенной" баталистикой не сводилась к различию между прозой "лейтенантов" и прозой "военных корреспондентов". "Лейтенантов" критики часто выстраивали в одну шеренгу, которая равнялась на Виктора Некрасова. Долю правды в таком "выпрямлении" военной прозы по "Окопам Сталинграда" найти можно. Но Воробьева в этой шеренге не было. Честность Некрасова и честность Воробьева - одной природы. Но Некрасов ближе к правде документа. Воробьев - к той художественной правде, которая была завещана русской литературе ее XIX веком. "Ночной бой. Самый сложный вид боя. Бой одиночек. Боец здесь все. Власть его неограниченна. Инициатива, смелость, инстинкт, чутье, находчивость - вот что решает исход. Здесь нет массового, самозабвенного азарта дневной атаки. Нет чувства локтя. Нет "ура", облегчающего, все закрывающего, возбуждающего "ура". Нет зеленых шинелей.</span>
Кладовая солнца" М. М. Пришвина - сказка-быль, в которой переплетаются и правда, и вымысел, и легенда, и жизнь. Уже сам зачин произведения словно вводит нас в волшебный, сказочный мир: "В одном селе, возле Блудова болота, в районе города.
Переяславль-Залесского, осиротели двое детей... ". Но в то же время мы понимаем, что описанные события происходили на самом деле. Во-первых, автор точно указал место и время, во-вторых, рассказ ведется от лица человека, жившего по соседству, а в сказках обычно говорится, что дело было "давным-давно", и происходило оно "в тридевятом царстве, тридесятом государстве".
Сказочные герои всегда противостоят врагам: ведьмам, Кощею, Бабе Яге и другой нечисти. Так и герои "Кладовой солнца" оказываются в ситуации, когда они должны противостоять опасностям и злу (которое может таиться не только вокруг, но и внутри самого человека) .
У камня, где отдыхали ребята, "довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой: одна, хорошая, плотная тропа, шла направо, другая, слабенькая, прямо". Это тоже сказочный прием: очень часто былинные и сказочные герои оказываются перед выбором.