С цветка на цветок,
Летает пчела.
Готовит медок,
Всегда весела.
С зари до зари,
В трудах и заботах,
Бездельницей быть,
Ей совсем неохота.
Спросил комар как-то раз у пчелы:
-Ты куда спешишь, пчела?
- Извините, ждут дела!
Каждый маленький цветочек
ждёт меня с утра до ночи,
чтобы мне в обмен на плод
сдать пыльцу свою на мёд,
сладкий мёд, полезный
ото всех болезней.
<span>От архилохова стиля эподов Гораций переходит к формам монодической лирики. Теперь его образцы — Анакреонт, Пиндар, Сапфо, в первую очередь Алкей, и Гораций видит свое право на литературное бессмертие в том, что он «первый свел эолийскую песнь на италийский лад». Первый сборник содержит стихотворения, написанные исконно греческими размерами: алкеевой строфой, сапфической, асклепиадовой и другими в различных вариациях. В сумме тринадцать строфических форм, и почти все они для латинской поэзии новые (только сапфическая строфа встречалась ранее у Катулла). В латинской трактовке греческих прототипов, обладающих «неродными» для латинского языка свойствами, Гораций обнаруживает метрическое мастерство, не превзойденное никем из последующих римских поэтов.</span>Оды отличаются высоким стилем, который отсутствует в эподах и от которого он отказывается в сатирах. Воспроизводя метрическое построение и общий стилистический тон эолийской лирики, Гораций во всем остальном идет по собственному пути. Как и в эподах, он использует художественный опыт разных периодов и часто перекликается с эллинистической поэзией. Древнегреческая форма служит облачением для эллинистически-римского содержания.Отдельное место занимают т. н. «Римские оды» (III, 1—6), в которых наиболее законченно выражено отношение Горация к идеологической программе Августа. Оды связаны общей темой и единым стихотворным размером (излюбленной Горацием Алкеевой строфой). Программа «Римских од» такова: грехи отцов, совершенные ими во время гражданских войн и как проклятие тяготеющие над детьми, будут искуплены только возвращением римлян к старинной простоте нравов и древнему почитанию богов. «Римские оды» отражают состояние римского общества, вступившее в решающую стадию эллинизации, которая придала культуре Империи ясный греко-римский характер.Любопытно, что ювелирно обработанная и «насыщенная мыслью», но сдержанная и бесстрастная лирика не встретила у современников того приема, которого ожидал автор. Её находили излишне аристократичной и недостаточно оригинальной (следует сделать вывод, что таково было мнение общей «образованной массы»).<span>В целом оды проводят все ту же мораль умеренности и квиетизма. В знаменитой 30 Оде третьей книги Гораций сулит себе бессмертие как поэту; ода вызвала многочисленные подражания, из которых наиболее известны подражания Державина и Пушкина).</span>
<span>Потому что они обучают нас одному и тому же, доносят один и тот же смысл. Так же они все на школьную тематику и приключения </span>
Перчатка Лермонтова, представляет вольный перевод баллады Шиллера также как и перевод Жуковского. Герои Жуковского кажутся нам старше лермонтовских. Красавица у Жуковского лицемерна и холодна и воспринимает поступок рыцаря как должное, а рыцарь выдержан и полон чувства собственного достоинства; лермонтовская же дама — легкомысленная кокетка, сердце которой, однако, воспламеняется любовью от поступка рыцаря, а сам он юный и порывистый. В финале баллады рыцарь Жуковского действует внешне спокойно, приняв обдуманное решение и ничем не выдавая волнения страстей. Он бросает перчатку в лицо красавице, «холодно приняв привет ее очей», А герой Лермонтова охвачен порывом отчаяния, просто-напросто обижен поведением своей дамы, «досады жестокой пылая в огне». Видна значительная отдаленность и того и другого перевода от шиллеровского текста. «Содержательно» к Шиллеру оказывается ближе Жуковский, а «музыкально» — Лермонтов. У Жуковского четыре шиллеровские сцены, рисующие выход зверей, сливаются в одну. Отсюда несколько снижается печатление от выхода зверей, который показывает опасность стоящей перед рыцарем задачи; снижается кинматографичность сцены, ее картинность. У Лермонтова сцена выхода зверей вообще значительно сокращается, уменьшается их количество. Акцент в балладе переносится на диалог рыцаря и дамы. Зато падение перчатки выделяется в отдельную картину кадр, опять же подчеркивая важнейший для Лермонтова конфликт. У Шиллера образ опасности выражен и за счет композиции (развертывание картин) и за счет лексики; Лермонтов создает напряжение лексикой эпитетами, характеризующими зверей; Жуковский более эпичен, сдержан, чем Лермонтов и Шиллер. У Шиллера эпическое (повествовательное) и лирическое (субъективно-личностное, эмоциональное) начала баллады находятся в относительном равновесии, Жуковский же усиливает повествовательное начало. Баллада Лермонтова больше похожа на лирическое стихотворение, а ее герой — на самого поэта. У Жуковского отношения между героями более близкие (ты мой рыцарь верный), но дама лицемерна, холодна, а в конце лишь приветлива; у Лермонтова же дама откровенно испытывает своего поклонника и после поступка рыцаря полна любви. В этом Лермонтов ближе к оригиналу.
Всі події , які відбуваються з людиною, багато в чому обумовлені тим місцем, де вони відбуваються. Сприйняття реальності людиною сильно відрізняється в залежності від місця, де людина знаходиться. У сучасному світі велика частина людей проживає далеко від красивої і надихаючої природи – в задушливому місті. Але не можна забувати, що природним місцем існування людини є зовсім не місто, а природа. Для свого щасливого існування людина повинна жити на природі, а не поза нею.
Одразу, ще з перших рядків твору видно, що Митько – людина дії, адже це саме він має найбільше розвинуту фантазію, яка проявилася у його «демосфенській» промові перед від’їздом. Також він дуже рухливий та непосидючий, адже ну ніяк не міг всидіти над студіюванням «книжкової скарбниці». Сергійко набагато спокійніший за свого друга, і довго вагається над прийняттям серйозних рішень. Водночас Митько – не боягуз. Можливо, навіть відважніший за свого приятеля, адже оселитися біля озера було його ідеєю, та й рятувати Василя кинувся саме він. Але, на мою думку, це також свідчить про його великодушність та, звісно, вміння прощати помилки.
Скоріше за все, саме ці чесноти роблять образ Митька привабливим та по-своєму оригінальним. Мені здається, що він може стати хорошим прикладом хоча б для мене, а тоді – й для моїх однолітків та наступних поколінь.
Повість «Химера лісового озера, або Митькозавр із Юрківки» розповідає про веселі, незвичайні, таємничі пригоди Сергія та Митька. Історія розпочинається з того, що учні п'ятого класу отримали від учительки ботаніки завдання на літо — зібрати колекцію комах... а замість цього почали полювати на страшного Митькозавра. Наприкінці твору той виявився простим хлопцем Василем, який вирішив розіграти двох друзів. За веселим, пригодницьким характером оповіді і бажанням оспівати справжню дружбу ця повість нагадує трилогію В. Нестайка «Тореадори з Васюківки».