Общее. Оба дворяне, офицеры, служат в Белогорской крепости, влюблены в Машу Миронову.
Гринёв
1. Отношение к семье капитана Миронова
С симпатией и любовью, с дружеской улыбкой, искренне любит и считает своей семьёй.
2. Поведение на поединке
Сражается честно, отважно, защищая честь девушки.
3. Поведение во время захвата крепости пугачёвцами
Отказывается принести присягу самозванцу. Готов мужественно умереть. Отказывается целовать Пугачёву руку.
4. Отношение к Маше Мироновой
Любит её, но даёт свободу выбора, уважает её решение, ни к чему не принуждает. Готов отдать жизнь за неё. Рискует собой, спасая её из лагеря пугачёвцев. Наконец, не называет её имя на следствии, не желая впутывать Машу в разбирательство.
5. Поведение с Пугачёвым
Держится смело, честно, искренне отвечая на опасные вопросы. Ведёт себя достойно дворянина и человека.
Швабрин
1. Отношение к семье капитана Миронова
Насмешливо, с издёвкой, распространяет клевету.
2. Поведение на поединке
Наносит предательский удар беззащитному Гринёву, когда тот обернулся на голос Савельича.
3. Поведение во время захвата крепости пугачёвцами
Становится на сторону бунтовщиков, нарушает военную присягу.
4. Отношение к Маше Мироновой
Описывает Машу “совершенною дурочкою”, клевещет на неё. Держит взаперти, морит голодом. И в последний момент выдаёт Пугачёву.
5. Поведение с Пугачёвым
Унижается, выкручивается, ползает в ногах у Пугачёва, вымаливая прощение.
У Гринёва понятие чести развивается. Во всех своих поступках он действует честно и открыто. Постепенно он восходит к высшему проявлению чести — самопожертвованию во имя другого человека. У Швабрина понятия чести вообще нет. Этот герой, напротив, морально опускается всё ниже и ниже.
Сумчатый или тасманийский дьявол, или сумчатый чёрт — млекопитающее семейства хищных сумчатых; единственный вид рода Sarcophilus
<span> Приближение весны в деревне производило на меня необыкновенное раздражающее впечатление. Я чувствовал никогда не испытанное мною, особого рода волнение. Много содействовали тому разговоры с отцом и Евсеичем, которые радовались весне, как охотники, как люди, выросшие в деревне и </span>страстно любившие<span> природу, хотя сами того хорошенько не понимали, не определяли себе и сказанных сейчас мною слов никогда не употребляли. Находя во мне живое сочувствие, они с увлеченьем предавались удовольствию рассказывать мне: как сначала обтают горы, как побегут с них ручьи, как спустят пруд, разольется полая вода, пойдет вверх по полоям рыба, как начнут ловить ее вятелями и мордами; как прилетит летняя птица, запоют жаворонки, проснутся сурки и начнут свистать, сидя на задних лапках по своим сурчинам; как зазеленеют луга, оденется лес, кусты и зальются, защелкают в них соловьи... Простые, но горячие слова западали мне глубоко в душу, потрясали какие-то неведомые струны и пробуждали какие-то неизвестные томительные и сладкие чувства. Только нам троим, отцу, мне и Евсеичу, было не грустно и не скучно смотреть на почерневшие крыши и стены строений и голые сучья дерев, на мокреть и слякоть, на грязные сугробы снега, на лужи мутной воды, на серое небо, на туман сырого воздуха, на снег и дождь, то вместе, то попеременно падавшие из потемневших низких облаков. Заключенный в доме, потому что в мокрую погоду меня и на крыльцо не выпускали, я тем не менее следил за каждым шагом весны. В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне, были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой -- часть реки давно растаявшего Бугуруслана, с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера, в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега. Шире, длиннее становились грязные проталины, полнее наливалось озеро в роще, и, проходя сквозь забор, уже показывалась вода между капустных гряд в нашем огороде. Всё замечалось мною точно и внимательно, и каждый шаг весны торжествовался, как победа! С утра до вечера бегал я из комнаты в комнату, становясь на свои наблюдательные сторожевые места. Чтенье, письмо, игры с сестрой, даже разговоры с матерью -- всё вылетело у меня из головы. О том, чего не мог видеть своими глазами, получал я беспрестанные известия от отца, Евсеича, из девичьей и лакейской. "Пруд посинел и надулся, ездить по нем опасно, мужик с возом провалился, подпруда подошла под водяные колеса, молоть уж нельзя, пора спускать воду; Антошкин овраг ночью прошел, да и Мордовский напружился и почернел, скоро никуда нельзя будет проехать; дорожки начали проваливаться, в кухню не пройдешь. Мазан провалился с миской щей и щи пролил, мостки снесло, вода залила людскую баню", -- вот что слышал я беспрестанно, и неравнодушно принимались все такие известия. Грачи давно расхаживали по двору и начали вить гнезда в грачовой роще; скворцы и жаворонки тоже прилетели.</span>