Лошади - те животные, что связывают человека с миром природы. Они любят свободу, скорость и умеют дружить, подобно человеку. Но люди забыли о своей связи с землей, они предали лучших друзей, которые шли с ними рядом весь долгий путь цивилизации. Сегодня лошади забыты и грустят о тех славных временах. Они плачут и ищут людскую душу, способную разделить их тоску.
Равнодушие - это страшное бедствие нашего времени. В современном мире проблема отчуждения и равнодушия встала очень остро. Люди все чаще не обращают внимания на чужую боль и страдания. Они не хотят никому помогать, почти не берут на себя инициативу или ответственность. Такое поведение, к сожалению, становится нормой.
Равнодушие - это страшная болезнь, которой заражено большинство населения планеты. Постоянная озабоченность, большое количество проблем, недоверие к окружающему миру, попытка защититься от жестокой действительности - все это причины распространения равнодушия. Для человека проще не обращать внимания и избегать негативных эмоций или лишних хлопот
По пояснениям самого автора, дома Фамусова - московский особняк ХІХ-го века и располагается на Тверской улице. По устройству он похож на дом любого москвича-дворянина, делится на мужскую и женскую половины. В доме есть портретная комната, там собраны портреты предков. Эта комната должна была бы показывать величие рода Фамусовых, но на самом деле она довольно маленькая. Парадные сени украшены колоннами, в них есть широкая лестница. Бальный зал просторен, в нём много диванчиков и соф. В особняке стоят большие часы, фортепиано и кресла.
В целом дом внушает уважение, выглядит богато и гостеприимно. Через его описание автор характеризует дворянскую жизнь - стабильную и консервативную. На фоне всего этого богатства читатель видит смешные и грустные события.
Картина «Жнецы» – это еще один пример, подтверждающий значимость
образа русского крестьянина для Венецианова. Подобных крестьян и тему
жатвы мы можем заметить и на многих других его работах.
Во время
прогулки по полю художник был очарован видом двух простых
крестьян-жнецов, любующихся красотой присевших на руку жницы бабочек.
Это были Анна Степанова и ее сын Захарка. Именно они затем и позировали
художнику.
Первое, что
многим бросается в глаза – это те самые бабочки, которыми деревенский
паренек любуется, затаив дыхание. Алексей Гаврилович изобразил их таким
образом, что при первом взгляде на картину не сразу понятно, нарисованы
они или реальны!
В лице мальчика, смотрящего через плечо матери,
мы можем видеть восторг, бесконечный интерес к этим пестрым бабочкам. Он
еще очень молод и видит весь мир как одну прекрасную композицию, каждый
элемент которой так хочется рассмотреть и познать.
Мать Захарки
наклонила голову к сыну и смотрит в сторону, снисходительно и легко
улыбнувшись. Черты лица и ее взгляд выражают доброту, скромность и
усталость от многочасовой работы.
Густыми и уверенными мазками
автор создает крестьянскую одежду: у матери – потемневшую от работы
белую холщовую рубаху, желтый платок на голове и русский сарафан из
лоскутков, а у сына – черную однотонную рубаху. Такими же мазками
созданы и серпы в руках крестьян, и свежее скошенные колосья за их
спинами. Все эти предметы помогают легко понять и проникнуться сюжетом
картины.
Лаконичность картины и впечатление, производимое ею,
усиливается благодаря умело подмеченным Венециановым деталям. Достаточно
сравнить нежные запястья и кисти матери и грубые обветренные пальцы
сына, или жар на лице уставшей женщины, или колечко и бусы крестьянки,
стремящейся к красоте. Произведение буквально поглощает смотрящего,
заставляя проникнуться атмосферой завороженного созерцания.
Жулька также принадлежала к очень распространенной породе маленьких собак, тех тонконогих собачек с гладкой черной шерстью и желтыми подпалинами над бровями и на груди, которых так любят отставные чиновницы. Основной чертой ее характера была деликатная, почти застенчивая вежливость. Это не значит, чтобы она тотчас же перевертывалась на спину, начинала улыбаться или униженно ползала на животе, как только с ней заговаривал человек (так поступают все лицемерные, льстивые и трусливые собачонки). Нет, к доброму человеку она подходила с свойственной ей смелой доверчивостью, опиралась на его колено своими передними лапками и нежно протягивала мордочку, требуя ласки. Деликатность ее выражалась главным образом в манере есть. Она никогда не попрошайничала, наоборот, ее всегда приходилось упрашивать, чтобы она взяла косточку. Если же к ней во время еды подходила другая собака или люди, Жулька скромно отходила в сторону с таким видом, который как будто бы говорил: «Кушайте, кушайте, пожалуйста… Я уже совершенно сыта…» Право же, в ней в эти моменты было гораздо меньше собачьего, чем в иных почтенных человеческих лицах во время хорошего обеда.
Конечно, Жулька единогласно признавалась комнатной собачкой. Что касается до Барбоса, то нам, детям, очень часто приходилось его отстаивать от справедливого гнева старших и пожизненного изгнания во двор. Во-первых, он имел весьма смутные понятия о праве собственности (особенно если дело касалось съестных припасов), а во-вторых, не отличался аккуратностью в туалете. Этому разбойнику ничего не стоило стрескать в один присест добрую половину жареного пасхального индюка, воспитанного с особенною любовью и откормленного одними орехами, или улечься, только что выскочив из глубокой и грязной лужи, на праздничное, белое, как снег, покрывало маминой кровати.
Между ним и Жулькой царствовало редкое согласие и самая нежная любовь. Может быть, втайне Жулька осуждала своего друга за буйный нрав и дурные манеры, но во всяком случае явно она никогда этого не высказывала. Она даже и тогда сдерживала свое неудовольствие, когда Барбос, проглотив в несколько приемов свой завтрак, нагло облизываясь, подходил к Жулькиной миске и засовывал в нее свою мокрую мохнатую морду. Вечером, когда солнце жгло не так сильно, обе собаки любили поиграть и повозиться на дворе. Они то бегали одна от другой, то устраивали засады, то с притворно-сердитым рычанием делали вид, что ожесточенно грызутся между собой.
Когда Жульку осмотрели, то на ней не нашли ни одного следа зубов. Вероятно, собака не успела ее даже укусить. Но напряжение героического порыва и ужас пережитых мгновений не прошли даром бедной Жульке… С ней случилось что-то странное, необъяснимое. Если бы собаки обладали способностью сходить с ума, я сказал бы, что она помешалась. В один день она исхудала до неузнаваемости; то лежала по целым часам в каком-нибудь темном углу; то носилась по двору, кружась и подпрыгивая. Она отказывалась от пищи и не оборачивалась, когда ее звали по имени.
На третий день она так ослабела, что не могла подняться с земли. Глаза ее, такие же светлые и умные, как и прежде, выражали глубокое внутреннее мучение. По приказанию отца, ее отнесли в пустой дровяной сарай, чтобы она могла там спокойно умереть. (Ведь известно, что только человек обставляет так торжественно свою смерть. Но все животные, чувствуя приближение этого омерзительного акта, ищут уединения.)
Через час после того, как Жульку заперли, к сараю прибежал Барбос. Он был сильно взволнован и принялся сначала визжать, а потом выть, подняв кверху голову. Иногда он останавливался на минуту, чтобы понюхать с тревожным видом и настороженными ушами щель сарайной двери, а потом опять протяжно и жалостно выл.
Его пробовали отзывать от сарая, но это не помогало. Его гнали и даже несколько раз ударили веревкой; он убегал, но тотчас же упорно возвращался на свое место и продолжал выть.
Так как дети вообще стоят к животным гораздо ближе, чем это думают взрослые, то мы первые догадались, чего хочет Барбос.
— Папа, пусти Барбоса в сарай. Он хочет проститься с Жулькой. Пусти, пожалуйста, папа, — пристали мы к отцу.
Он сначала сказал: «Глупости!» Но мы так лезли к нему и так хныкали, что он должен был уступить.
И мы были правы. Как только отворили дверь сарая, Барбос стремглав бросился к Жульке, бессильно лежавшей на земле, обнюхал ее и с тихим визгом стал лизать ее в глаза, в морду, в уши. Жулька слабо помахивала хвостом и старалась приподнять голову — ей это не удалось. В прощании собак было что-то трогательное. Даже прислуга, глазевшая на эту сцену, казалась тронутой.
Когда Барбоса позвали, он повиновался и, выйдя из сарая, лег около дверей на земле. Он уже, больше не волновался и не выл, а лишь изредка поднимал голову и как будто бы прислушивался к тому, что делается в сарае. Часа через два он опять завыл, но так громко и так выразительно, что кучер должен был достать ключи и отворить двери. Жулька лежала неподвижно на боку. Она издохла…