<span>Одним из сильнейших моментов романа «<em>Преступление и наказание</em>» является его эпилог. Хотя, казалось бы, кульминация романа давно прошла, и события видимого «физического» плана уже произошли (задумано и содеяна страшное преступление, совершено признание, приведено в исполнение наказание), на самом деле только в эпилоге роман достигает своего подлинного, духовного пика. Ведь, как выясняется, совершив признание, Раскольников не раскаялся. «Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною», — пишет <em>Достоевский</em> о настроении Родиона в тюрьме. Чувство собственной правоты не пошатнулось в нем, он лишь возненавидел свою слабость. Но тут начинают происходить необъяснимые с человеческой точки зрения вещи: сокамерники-осужденные почему-то проникаются беспричинной неприязнью к Родиону, хотя их преступления порой ужаснее; да и особо не знакомы они с Раскольниковым, чтобы так его невзлюбить! В то же время они едва ли не плачут от восхищения, благоговейно глядя на <em>Соню</em>, приходящую навестить <em>Раскольникова</em>; хотя, опять-таки, они ведь и ее не знают вовсе! В конце концов каторжные с криком «Безбожник!» бросаются на Родиона, избивают его, и лишь охранник предотвращает кровопролитие… Что происходит? Почему? Ответ приходит <em>Родиону</em> во сне про непонятную эпидемию, погубившую человечество. Якобы появились какие-то новые микроскопические трихины, и «люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватым и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные». Проснувшись, Раскольников еще не осознает, но уже душой чувствует то, что так же бессознательно возненавидели в нем заключенные: он болен той самой заразой! И имя ей — безверие, нелюбовь, гордыня, презрение к людям! И когда Раскольников в очередной раз видит Соню, душа его наконец-то просыпается, и открывшиеся заново глаза наполняются слезами, и неизъяснимая боль, но уже не беспросветная, а свет дарующая, бросает его к Сониным ногам в рыданиях, и эти рыдания очищают его мятежное сердце!</span>Вот истинная кульминация романа! Вот оно — торжество пресвятой любви и веры! Вот оно — настоящее раскаяние, дающее уверенность в спасении всякого грешника! Здесь, в эпилоге, между строк звучат самые светлые, жизнеутверждающие аккорды, знаменующие духовное возрождение героя, здесь в полной мере раскрывается глубокая убежденность великого человеколюбца Достоевского в том, что в каждом человеческом сердце теплится Божественная искра.
В «Ревизоре» об истинной сущности Хлестакова мы также узнаём от его
лакея. Осипа, когда тот произносит свой монолог про «кеятры» (комнатка
Хлестакова не
предусматривает лакейской, но в момент произнесения речи Осип единолично
владеет сценическим пространством) . Лакейская у Гоголя становится местом, куда
«выносится»
искреннее повествование о действительном положении дел. Хлестаков
бездумно стремится напустить пыль в глаза окружающим. Хлестаков хотя и
волочится то за Анной Андреевной, то за Марьей Антоновной, но делает это
совершенно бездумно, а в итоге вообще преспокойно уезжает, забыв об
обеих. Много схожего у таких героев гоголевских пьес, как Хлестаков и
Кочкарев: их бездумный, неосознанный напор, запальчивость,
эмоциональность, «лёгкость в мыслях» . Вспомним слова Гоголя: «Всякий
хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается
Хлестаковым, но натурально, в этом не хочет только признаться» (4, 101).
Всякий из нас - включая и самого автора. Монолог Осипа и сцены в
гостинице раскрывают облик Хлестакова в «естественной» , так сказать,
обстановке.
Обращаемся к чтению монолога Осипа (1-е явление 2-го
действия) и работе над «партитурой чувств» к нему. Монолог Осипа
занимает значительное место в комедии. Именно в нем возникают перед
зрителем некоторые стороны петербургской жизни, порождением которых был
Хлестаков. Роскошная жизнь столицы, праздность богатых петербуржцев, не
стесненных исполнением служебных обязанностей, возбуждают желание пожить
широко, не заботясь о средствах. Осип сообщает зрителю, что Хлестаков
не ревизор, а «елистратишка простой» , и это придает всему дальнейшему
действию острокомическую окраску. Внимательному читателю и зрителю еще в
1-м действии показались сомнительными «аргументы» Бобчинского и
Добчинского, признавших в Хлестакове ревизора. Теперь истинное лицо
Хлестакова известно зрителю, но только зрителю, и потому нелепость
действий и речей чиновников становится особенно комичной. С досадой
произносит Осип первые реплики своего монолога. Он как бы жалуется
зрителю на незадачливого хозяина, из-за которого слуга должен испытывать
голод и унижение.
Раздраженно и ворчливо повествует Осип о
Хлестакове. Но когда он вспомнил деревню, где можно весь век лежать на
полатях и есть пироги, интонация его меняется, она делается
мечтательно-напевной. Однако и к Петербургу Осип не питает антипатии.
Рассказывая о «деликатных разговорах» и «галантерейном обхождении»
петербуржцев, Осип все более одушевляется и доходит почти до восторга.
Воспоминание о хозяине делает его снова озабоченным и сердитым, и он
начинает читать Хлестакову мораль. Комизм ситуации очевиден: Хлестакова
ведь в комнате нет. Осип сам в конце концов понимает бесполезность своих
поучений, обращенных к отсутствующему лицу, и тон его становится
грустным, даже тоскливым: «Ах, Боже ты мой, хоть бы какие-нибудь щи!
Кажись бы, теперь весь свет съел». Появление Хлестакова, его монологи,
сцены с Осипом, со слугой позволяют ученикам заметить в Хлестакове
странную смесь нищенства и барского высокомерия, беспомощности и
самоуверенной презрительности, легкомыслия и требовательности,
обходительной любезности и наглости. Сочетание противоположных качеств,
уживающихся в Хлестакове, делает его лицом комическим. Хлестаков еще
глупее, чем чиновники, но он не претендует на глубокомыслие. Чиновники
хотят удержать свои привилегии, которыми пользуются спокойно, с
сознанием «права» . Хлестаков лишь хотел бы пользоваться привилегиями,
но он требует почтения не к чину, а к своим петербургским достоинствам.
Пажалуста напишите сочинение чего учат нас басни!