Пожар в Кистеневке. 1919
<span>Кустодиев Борис </span>
<span>Чтобы имение не досталось Троекурову... </span>
<span>Разобрав оставшиеся после отца бумаги и переписку его с матерью, Владимир решил, что имение не должно достаться никому. Дождавшись, когда приказные уснут, Владимир вывел Егоровну и всех своих людей во двор, затем обложил господский дом соломой и поджег. Архипу-кузнецу приказал отпереть дом, чтобы судейские чиновники могли спастись, но тот не послушался. Приказные пытались выбраться из горящего дома, просили о помощи, но им никто не помог.
</span>
Помню — долгий зимний вечер,
Полумрак и тишина;
Тускло льется свет лампады
Буря плачет у окна.Так начинается стихотворение И. А. Бунина «Помню — долгий зимний вечер...» В нем отразились ранние детские впечатления поэта: о деревне, о ее людях, о быте и природе. Но прежде всего — это воспоминание о маме, которая зимними вечерами, укладывая его спать, успокаивала и согревала сына рассказами о теплом и веселом лете.И знакомому совету
Я доверчиво внимал
И, обвеянный мечтами,
Забываться начинал,— Вспоминает И. А. Бунин. Читая эти стихи, я тоже вспоминаю морозный зимний день. Было очень холодно, но снежные сугробы так манили покататься на санках и померить глубину выпавшего снега. Нас с сестрой отпустили погулять. Так весело было съезжать с горки и барахтаться в снегу, что мы забыли про мороз. Когда вернулись домой, сами были похожи на ледышки. Мама раздела нас, закутала в одеяло и принесла нам горячего молока. Мы с сестрой грели руки о горячие чашки, пили такое вкусное молоко, посматривали друг на друга и хохотали. Нам было так хорошо и весело. Наверное, оттого, что рядом — мама, а в доме тепло и уютно, а из кухни доносится вкусный запах пирожков.<span>Воспоминание о маме — это всегда воспоминание о тепле, уюте и спокойствии, которое приходит к нам в детстве и согревает всю жизнь.</span>
<span><em>Ясное солнышко, загадочное небо, хорошие осадки, прекрастная температура,чистый воздух, солнечный денек)</em></span>
Как ни стремился я приехать засветло к тому месту на шоссе, от которого нужно поворачивать направо, ночь застала меня в пути.
Во время долгой езды по шоссе (сначала по бетонке, а потом булыжнику) я утешал себя, успокаивал, что не может быть... не такое уж ненастье... проеду. И вообще, когда едешь по широкой бетонке, кажется - в мире не бывает непроезжих дорог. Правда, иногда вдруг заденешь краешком глаза, увидишь, как от бетонки в лес узкой полоской тянется водянистое месиво, глубокие, заплывшие глинистой жижей колеи. На мгновение сожмется сердце, как перед несчастьем, но летящая навстречу бетонка мигом развеет дурное предчувствие. И мелькнувшая лесная дорога словно приснилась, словно померещилась от слезинки в глазу.
Два пучка света, выбрасываемые вперед моим "газиком", то совсем упирались в дорогу, когда попадалась выбоина, то прыскали к облакам. Они представлялись мне умными живыми щупальцами, которые автомобиль - тоже живое существо - выпускает, чтобы ощупывать, изучать дорогу.
Вот щупальца замешкались, поползли вправо, совсем соскользнули с каменной полосы, обшарили мокрую траву, канаву, чахлый кустик, жирные пласты пашни и недоуменно замерли на водной глади.
Сама по себе она не очень пугала меня. Бывает, лучше глубокая и широкая лужа с твердым, укатанным дном, чем безобидное на вид место, где колеса с каждым поворотом все глубже вязнут в плотную, засасывающую трясину. А вообще-то самое страшное - глубокая колея. Пока "газик" (или "лазик", как мы его зовем) стоит на своих четырех колесах, все еще есть надежда выкарабкаться из самой непролазной грязи. Но бывает, садится он на грунт своим низом, животом ("дифером", говорят шоферы), - тогда дело плохо. Колеса теперь могут вертеться, сколько им вздумается, как у паровоза, приподнятого над рельсами.
Смысл притчи в том ,что сколько бы ты не обижался и грешил тебе всё простится если ты раскаешься.