<span><span>Ростов Илья Андреевич, граф. I, 1, X. Прототип — дед писателя Толстой, Илья Андреевич.</span><span>Ростова Наталья (урожд. Шиншина), графиня, жена Ильи Ростова. I, 1, X. Прототип — Пелагея Николаевна Толстая, бабушка писателя[2].
<span><span>Ростова Вера Ильинична. I, 1, XI. Прототип — невестка писателя, сестра Софьи Толстой — Берс, Елизавета Андреевна[3].</span><span>Ростов Николай Ильич. I, 1, XI. Прототип — отец писателя Толстой, Николай Ильич.
<span><span>Ростов Андрей (Андрюша) Николаевич, сын Николая Ростова. Э, 1, IX</span><span>Ростова Наталья Николаевна, дочь Николая Ростова и Марьи Болконской. Э, 1, IX</span></span></span><span>Ростова Наталья (Наташа) Ильинична, дочь Ильи и Натальи Ростовых, в браке графиня Безухова, вторая жена Пьера. I, 1, VIII. Прототип — сестры Берс: невестка писателя Кузминская, Татьяна Андреевна и её сестра, жена писателя Толстая, Софья Андреевна. Татьяна, в частности, принимала яд из-за разорванной помолвки.</span><span>Ростов Петр (Петя) Ильич. I, 1, XI</span></span></span></span><span>Соня (Софья Александровна), племянница графа Ростова. I, 1, XI. Прототип — Ергольская, Татьяна Александровна, троюродная тетка писателя, воспитывавшая его после смерти матери[3].</span>
мне показалось странным то что 30 витязей выходят из моря мы и с ними дядька их морской , ведь человек не может дышать под водой.
Пушкин А.С. " Станционный смотритель".
Блудницей, отбившейся от родного очага и забывшей о понятии дочернего долга, была Дуня, кровинушка Самсона Вырина. Она раскаялась, пришла на могилу отца, но лучше бы сделала это при его жизни. Сходство полнейшее, ибо в притче о блудном сыне то же самое.
<span>Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потому долго закрываться от сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах -- сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми изразцами, --все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие.</span>