Сорок первый» - рассказ, задевающий в душе какую-то болезненную струну, звучание которой не смолкает долгие годы. Тема любви стара, как мир, и «сильна, как смерть». Но Борис Лавренев рассказал любовную историю, переплетая идиллию с трагедией, глубину психологизма со щемящей болью недоумения: «Что ж я наделала?» Этот последний вопль обезумевшей Марютки впору было подхватить всей стране.
1) И стали они жить долго и счастливо
2)И я там был и мёд я пил по усам текло а в рот не попало
3)Вот и сказке конец а кто слушал молодец
Мне кажется только так можно
2 вопрос
Особенностью народных волшебных сказок является наличие в композиции зачина. «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь…», — так начинается народная сказка «Во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звезды». В «Сказке о царе Салтане…» мы наблюдаем отсутствие зачина. Действие начинается: «Три девицы под окном, пряли поздно вечерком…». О чём это говорит, что герои, и события существуют, не где-то там далеко, в тридевятом царстве, а здесь рядом с нами, на Русской земле.Для волшебных сказок характерен троекратный повтор событий: трижды в сказке повторяется один и тот же эпизод. Так в сказке «Сивка-Бурка» Иванушка, добиваясь руки Царевны, трижды выполняет трудные задания, и каждое новое задание труднее предыдущего. Троекратный повтор событий мы можем наблюдать и в сказке А. С. Пушкина, когда князю Гвидону хочется навестить отца, три раза царевна Лебедь превращает его в муху, в комара и в шмеля.Как и во многих волшебных сказках, в сказке А. С. Пушкина есть волшебные события: чудесное спасение царевны с сыном, возникновение на острове чудного города Гвидона, превращение Лебеди в Прекрасную девушку. Присутствие волшебных героев, например, в сказках «Сивка-Бурка» — конь, «Царена-лягушка» — Баба Яга, Кощей Бессмертный, что является обязательным условием построения сюжета волшебных сказок, мы можем наблюдать и в «Сказке о царе Салтане...» Это — Царевна Лебедь, тридцать три богатыря с дядькой Черномором, белка.В волшебных сказках присутствует много чудесных предметов (полотенце, клубок ниток, гребенка, ковер, сапоги, скатерть, блюдце и т. п. волшебные предметы). Есть волшебные предметы и в сказке А. С. Пушкина, например, скорлупки от орехов золотые, а ядра чистый изумруд.В сюжетах народных сказок есть чёткое разделение героев на злых и добрых. Мы можем отметить присутствие таковых и в сказке А. С. Пушкина. Князь Гвидон, царица, Царевна Лебедь — добрые герои. Ткачиха, повариха, сватья баба Бабариха, коршун — злые герои. Но царя Салтана мы не можем отнести ни к злым, ни к добрым. Он разный: добрый, доверчивый, любит жену, царь-отец, но бывает несправедливый, гневный. Если рассматривать отличия, то это конечно разная форма произведения. Литературная сказка написана в стихах, народная — в прозе, что ближе к устному творчеству.
Челкаш слушал его радостные вопли, смотрел на сиявшее, искаженное восторгом жадности лицо и чувствовал, что он — вор, гуляка, оторванный от всего родного — никогда не будет таким жадным, низким, не помнящим себя. Никогда не станет таким!.. И эта мысль и ощущение, наполняя его сознанием своей свободы, удерживали его около Гаврилы на пустынном морском берегу.
Рассказывает он историю про Тришку, "удивительного человека", который придет, "когда наступят последние времена":
"— А скажи, пожалуй, Павлуша, — начал Федя, — что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное?
— Как солнца-то не стало видно? Как же.
— Чай, напугались и вы?
— Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам напредки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на-поди. А на дворовой избе баба-стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, говорит, наступило светопрестановление» . Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку увидят.
— Какого это Тришку? — спросил Костя.
— А ты не знаешь? — с жаром подхватил Ильюша. — Ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка — эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена. И будет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять хрестьяне; выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет — так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, — он попросит водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай как звали. Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский… ну, а сделать ему нельзя будет ничего… Уж такой он будет удивительный, лукавый человек.
<span>— Ну да, — продолжал Павел своим неторопливым голосом, — такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнется, так Тришка и придет. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет. А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная… Все как крикнут: «Ой, Тришка идет! ой, Тришка идет! » — да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дверную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет» . Таково-то все переполошились!. . А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел... "</span>
Кэвэв шел, с трудом вытаскивая ноги из рыхлого снега. Позади оставался кривой след — беспощадное свидетельство возраста человека. Лет двадцать назад цепочка снежных ямок от ног казалась вычерченной по длинной ровной линейке на розовом снегу. Кривая линия следов напоминала Кэвэву о том, что ему пора проведать склад погребальных дров, укрытый над таежным озерком в потаенном месте. Свой дровяной запас старик держал в секрете, о нем не знала даже жена. С годами дерево стало сухим, березовые поленницы потемнели…
Кэвэв присел отдохнуть.
Как прекрасна тайга! Даже такая редкая и мелкая, как здесь, на самой границе тундры. И деревья похожи на северных людей — коренастые, крепко держащиеся за землю. Попробуй выкорчуй вон ту иву! Придется переворошить всю землю, долбить ломом вечную мерзлоту.
Кэвэв встал и зашагал дальше, стараясь аккуратно ставить ногу, чтобы не провалиться в снег. Он глубоко вдыхал свежий воздух, и легкая боль в груди была сладостной. Свежесть, верил старик, разглаживает морщины в легких, отслаивает наросший за многие десятилетия черный табачный налет.
Неожиданно в воздухе почуялось что-то новое, необычное, странное. Кэвэв приостановился, прислушался.
Так он делал всякий раз, когда в таежных дебрях что-то настораживало его. Словно внутри существовал какой-то второй человек, который всегда был начеку, чуткий, как тугая тетива лука.
В те годы, когда Кэвэв еще охотился в тайге, этот умный двойник работал круглые сутки, приносил ему славу лучшего добытчика пушнины. И теперь, когда Кэвэв почувствовал запах дыма, услышал людские голоса, увидел высокое пламя, он догадался о случившемся, и силы покинули его. Он свалился возле разоренной поленницы.
Подбежали люди, подняли старика и понесли к огню.
Кэвэв отбивался, рвался, но люди были сильные и крепкие.
— Дедушка, да ты что? — удивленно кричал самый большой, в собачьей меховой шапке. — Что ты брыкаешься? Чего ты боишься? У-у, дикий какой!