1)да
2) о крестьянских детях я узнал(а),что их детство не такое лёгкое.
А дальше сам думай всё легко
<span>От архилохова стиля эподов Гораций переходит к формам монодической лирики. Теперь его образцы — Анакреонт, Пиндар, Сапфо, в первую очередь Алкей, и Гораций видит свое право на литературное бессмертие в том, что он «первый свел эолийскую песнь на италийский лад». Первый сборник содержит стихотворения, написанные исконно греческими размерами: алкеевой строфой, сапфической, асклепиадовой и другими в различных вариациях. В сумме тринадцать строфических форм, и почти все они для латинской поэзии новые (только сапфическая строфа встречалась ранее у Катулла). В латинской трактовке греческих прототипов, обладающих «неродными» для латинского языка свойствами, Гораций обнаруживает метрическое мастерство, не превзойденное никем из последующих римских поэтов.</span>Оды отличаются высоким стилем, который отсутствует в эподах и от которого он отказывается в сатирах. Воспроизводя метрическое построение и общий стилистический тон эолийской лирики, Гораций во всем остальном идет по собственному пути. Как и в эподах, он использует художественный опыт разных периодов и часто перекликается с эллинистической поэзией. Древнегреческая форма служит облачением для эллинистически-римского содержания.Отдельное место занимают т. н. «Римские оды» (III, 1—6), в которых наиболее законченно выражено отношение Горация к идеологической программе Августа. Оды связаны общей темой и единым стихотворным размером (излюбленной Горацием Алкеевой строфой). Программа «Римских од» такова: грехи отцов, совершенные ими во время гражданских войн и как проклятие тяготеющие над детьми, будут искуплены только возвращением римлян к старинной простоте нравов и древнему почитанию богов. «Римские оды» отражают состояние римского общества, вступившее в решающую стадию эллинизации, которая придала культуре Империи ясный греко-римский характер.Любопытно, что ювелирно обработанная и «насыщенная мыслью», но сдержанная и бесстрастная лирика не встретила у современников того приема, которого ожидал автор. Её находили излишне аристократичной и недостаточно оригинальной (следует сделать вывод, что таково было мнение общей «образованной массы»).<span>В целом оды проводят все ту же мораль умеренности и квиетизма. В знаменитой 30 Оде третьей книги Гораций сулит себе бессмертие как поэту; ода вызвала многочисленные подражания, из которых наиболее известны подражания Державина и Пушкина).</span>
затем что это история которая передается от предков бабушек и т. д чтобы дети знали что пережили их родители
Это как????????????????????????????????
Они заблудились, потому что не знали путь или дорогу.
Да, знают, Но они не знают только путь.
<span>Этой весной снег в густых ельниках еще держался и в конце апреля, но в болотах всегда бывает много теплее: там в это время снега уже не было вовсе. Узнав об этом от людей, Митраша и Настя стали собираться за клюквой. Еще до свету Настя задала корм всем своим животным. Митраша взял отцовское двуствольное ружье «Тулку», манки на рябчиков и не забыл тоже и компас. Никогда, бывало, отец его, отправляясь в лес, не забудет этого компаса. Не раз Митраша спрашивал отца: – Всю жизнь ты ходишь по лесу, и тебе лес известен весь, как ладонь. Зачем же тебе еще нужна эта стрелка? – Видишь, Дмитрий Павлович, – отвечал отец, – в лесу эта стрелка тебе добрей матери: бывает, небо закроется тучами, и по солнцу в лесу ты определиться не можешь, пойдешь наугад – ошибешься, заблудишься, заголодаешь. Вот тогда взгляни только на стрелку – и она укажет тебе, где твой дом. Пойдешь прямо по стрелке домой, и тебя там покормят. Стрелка эта тебе верней друга: бывает, друг твой изменит тебе, а стрелка неизменно всегда, как ее ни верти, все на север глядит. Осмотрев чудесную вещь, Митраша запер компас, чтобы стрелка в пути зря не дрожала. Он хорошо, по-отцовски, обернул вокруг ног портянки, вправил в сапоги, картузик надел такой старый, что козырек его разделился надвое: верхняя кожаная корочка задралась выше солнца, а нижняя спускалась почти до самого носика. Оделся же Митраша в отцовскую старую куртку, вернее же в воротник, соединяющий полосы когда-то хорошей домотканой материи. На животике своем мальчик связал эти полосы кушаком, и отцовская куртка села на нем, как пальто, до самой земли. Еще сын охотника заткнул за пояс топор, сумку с компасом повесил на правое плечо, двуствольную «Тулку» – на левое и так сделался ужасно страшным для всех птиц и зверей. </span>