Характеристика образу Корделії в трагедії Шекспіра «Король Лір»
хоча вона з'являється лише в першій, а потім; у останніх сценах трагедії. У ній автор утілив кращі людські якості. Стримана, строга до себе і іншим, дівчина; ненавидить брехню і лицемірство. Вона чиста душею і благородна, розумна, щира і смілива. І тільки засліплення гнівом не дозволяє Лиру побачити цього, коли він, примхливо піддаючи своїх дочок «ритуалу лестощів», примушує і Корделію змагатися в славослів'ї, «щоб заручитися долею більше, ніж сестри». Відповідь її правдива і по-житейски мудрий: «…Ви дали життя мені, добрий государ, ростили і любили. У вдячність я тим же вам плачу: люблю вас, шаную і слухаюся. На що подружжя сестрам, коли вони вас люблять одного ? Напевно, коли я вийду заміж, частина ніжності, турботи і любові я чоловікові передам. Я у брак вступати не стану, як сестри, щоб любити батька».
Союзником Корделії і істинним другом короля Лира був Кент. Тут доречно нагадати учням пічну істину, що у всі часи справжніми друзями вважали тих, хто не лише міг допомогти в скрутну хвилину, по умів застерегти від помилкового кроку, і, якщо потрібно, то і сміло засудити помилки друга. Такий в трагедії Кент. Яка відвага, яка гіркота і яка мудрість в його шарував х: «Кент буде грубий, поки Лір безумний. А ти як думав, навіжений старий? Що поряд з лестощами замовкне відвертість? Ні, чесність більше ще потрібна, коли монарх впадає у безрозсудність. Не віддавай престолу. Подави свою гарячність. Я ручаюся життям - Любов Корделії не менше їх. Зовсім не знак бездушья мовчазність. Гримить лише те, що порожньо зсередини».
Будучи вигнаним, він, не без відома Корделії, проникає до короля і, змінивши зовнішність, супроводить його пе.чде, всемірно захищаючи і оберігаючи старика. Він залишається відданим своєму панові, але в його відданості немає нічого холопського. Це відданість друга : адже завжди і в усіх вчинках Кента відчувається самостійність, сила нулі, сміливість, прямодушність, непідкупність, самовідданість.
Несмотря на то, что Обломов — барин, а Захар — его крепостной, они сродни друг другу.
<span>С самого начала романа мы видим огромное сходство между барином и его слугой. Оба они выросли в одном и том же месте, привыкли к определенному образу жизни. Им чуждо было движение, их привлекала тихая, размеренная жизнь, без особо ярких происшествий. </span>
<span>Обломов и Захар неразрывно связаны друг с другом. Как Илья Ильич не смог бы прожить без слуги, который ухаживал бы за ним, так и Захар не смог бы прожить без барина, которому надо было прислуживать. Несмотря на постоянные ссоры и перебранки, Захар истинно любит своего барина и не представляет жизни без него. После же смерти Обломова мы видим плачевное состояние его слуги и понимаем, что жизнь Захара без барина невыносима. </span>
<span>«Наш-то кормилец-то, Илья Ильич, — завопил он, — опять помянул его сегодня, царство ему небесное! Этакого барина отнял господь! » </span>
<span>Обломов и Захар — дети одного и того же времени, одного и того же явления — «обломовщины» . </span>
<span>Они живут по определенным устоям, к которым они были приучены с раннего детства. Обломов привык жить как в сказке, чтобы по велению волшебной палочки для него было бы все всегда приготовлено, прибрано и подобрано. Захар же не представлял жизни без барства. И вся эта жизнь с ее медлительным, неподвижным, бездеятельным нравом ярко выражена автором одним лишь только словом — «обломовщина» . </span>
<span>По ходу развивающихся действий романа все больше и отчетливее вырисовывается нарастающая связь между Ильей Ильичом и Захаром как двумя последними представителями Обломовки, являющейся лишь прекрасным сном, они каждый по-своему свято хранят в душе те «предания старины глубокой» , что сформировали их жизни, характеры и взаимоотношения. Даже когда Захар в середине романа женится на кухарке Анисье, значительно более ловкой, умелой и чистоплотной, он старается по возможности не допускать ее к Илье Ильичу, выполняя сам привычные работы, без которых не мыслит жизни. </span>
<span>Исходя из обломовской иронии и жизневосприятия, а также опираясь на ключевые моменты, увиденные нами в тексте, мы с полной уверенностью можем сказать, что Захар «еще больший Обломов, чем сам Илья Ильич» . Наиболее ярко это выражено в следующем эпизоде текста: «Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел на окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам...»</span>
<span>Михаи́л Евгра́фович Салтыко́в-Щедри́н (15 января (27 января) 1826 — 28 апреля (10 мая) 1889) (настоящая фамилия — Салтыков, псевдоним — Н. Щедрин) — русский писатель.</span>
<span>За непосидючу вдачу, схильність до витівок хлопчика прозвали на вулиці "халамидником", тобто бешкетником, розбишакою. Це не значить, що людські настрої, емоції чи переживання випадають з поля зору письменника. Між цими двома хлопчиками ніби постійно відбувається змагання, але тільки з боку Толі, бо Федькові немає необхідності підтверджувати свій авторитет. Добро і зло в житті дитини. Ці риси вдачі Федька письменник розкриває через його вчинки, зокрема поведінку у винятковій ситуації, коли панське дитя Толя також опинився на крижинах, копіюючи Федька, і провалився під лід. І спокушає якраз у такий момент, коли ні одному чоловікові в голову б того не могло прийти» з шанобливий до батька; «…якби зачепили його тата, зразу б грубості почав говорити, а то й битись поліз би» и спритний; «Ловкий хлопчак», «жилаве, чортове хлопча. Наче він йому товариш», «…кричати на вулиці не личить благородним дітям…» г брехливий; «Неправда! «Але крижину в цей час підбило до берега і Толя, як стріла, вилетів з неї». Але Федько щоразу "спокушав" Толю своїми вчинками на нетипову для цього делікатного хлопчика поведінку. Можна зачитати уривок від слів: «Толя аж задихався…» і до слів «…тихенько став плакати». «…Чуб йому стирчком виліз з-під картуза, очі хутко бігають», «руки в кишені, картуз набакир, іде, не поспішає». Та в нього є чому вчитися не лише дітям, а й дорослим.</span>
Назвала я его так потокинула мать. Почему львица не стала кормить детёнышей — сказать трудно. Они ползали по клетке, пищали, а она ходила мимо них и как будто не замечала. На другой день после рождения трое львят погибли, а четвёртого, самого маленького, успела забрать я.
Львёнок был совсем холодный и не двигался. Можно было подумать, что он мёртвый и только чуть заметное дыхание указывало на то, что он ещё жив. Надо было как можно скорее его отогреть. Но где и как, я не знала. Потом вспомнила: в страусятнике стоял заряженный инкубатор, в котором выводили цыплят. Я скорее побежала туда, освободила в инкубаторе небольшое местечко, постелила тряпочку и положила львёнка.
В этот день я домой не пошла: осталась дежурить у малыша, а чтобы дома не беспокоились, позвонила и сказала: «Ждите меня завтра со львёнком». Мама в ответ только ахнула, а соседка, которая взяла трубку, как узнала, что я хочу привезти домой льва, такой подняла крик, что сбежалась вся квартира. Потом все наперебой кричали, что меня выселят, что заявят в милицию, и вообще было столько крику и угроз, что я не дослушала и повесила трубку.
На другой день я отправилась со своим новым питомцем домой.
Шёл дождь. Было холодно. Чтобы не простудить львёнка, я положила его за пазуху и села в трамвай. От движения ли трамвая или оттого, что меховая подкладка моего пальто напоминала львёнку мать, не знаю, только он неожиданно завозился. Напрасно я старалась незаметно поглаживать малыша, чтобы его успокоить, — ничего не помогало. Он больно царапался острыми коготками, старался выкарабкаться и вдруг пронзительно мяукнул. Мяукнул — если только можно так назвать этот протяжный, хриплый звук, похожий на скрип двери.
Все пассажиры мгновенно обернулись и с удивлением посмотрели на меня. Не желая, чтобы на меня обратил внимание кондуктор, я поспешила выйти на площадку.
Следом за мной на площадку вышел какой-то гражданин. Он помялся и нерешительно спросил, кто это так странно кричал у меня за пазухой. Я показала ему львёнка, рассказала, откуда его взяла, попросила никому не говорить о львёнке, чтобы меня не высадили из трамвая. Однако, как видно, гражданин слово своё не сдержал, и пока я доехала до площади Пушкина, у меня перебывал весь вагон. Все хотели посмотреть львёнка, а когда я выходила из вагона, высунулся кондуктор и закричал:
— Гражданка, что же вы мне-то льва не показали?
Пришлось показать и ему.
По дороге я зашла в аптеку, чтобы купить соску. Мне нужна была самая обыкновенная соска, из которой кормят грудных детей, только мягче. Долго искала я нужную. Одна была слишком жёсткая, другая — большая, третья маленькая. Продавщица мне меняла их несколько раз. Но я никак не могла подобрать годную. Наконец продавщица потеряла терпение и заявила мне, что если я сама не могу выбрать соску, пусть приходит мать. Пришлось объяснить, что мать — львица, сидит в клетке и прийти не может, что каждая потерянная минута будет стоить львёнку жизни. В доказательство мне пришлось показать продавщице самого львёнка.
Я никогда не думала, что это произведёт такое впечатление. В одну минуту передо мной лежали все соски аптеки. Вероятно, у продавщицы это был первый случай, когда она продавала соску не для ребёнка, а для звериного детёныша. Уже общими усилиями мы выбрали подходящую соску, и я отправилась домой.
Дома нас ждала вся квартира, но в этот день я львёнка никому не показала. Нужно было приготовить ему местечко, согреть его, накормить. Ящика у меня не было. Пока мой сынишка Толя выбрасывал из чемодана вещи, я отпарывала мех от своей шубы. Он напоминал шерсть львицы, и Кинули в нём лежала спокойно. Тельце новорождённого выделяет недостаточно тепла. Наверно, каждый видел, как подпихивает под себя детёнышей собака, согревает их своим теплом. У львёнка матери не было, и чтобы согреть его, я клала бутылки с кипятком под мех, и львёнок в этом гнёздышке лежал, как будто около матери.Слух о том, что у меня живёт лев, быстро облетел весь наш дом. К нам приходили какие-то незнакомые люди поодиночке и компаниями, долго извинялись и просили показать им льва. В комнату они входили осторожно. Смотрели на львёнка