У неё нет маленьких! ну вот минимум...
Я как рубеж запомню вечер:
<span>декабрь, безогненная мгла, </span>
<span>я хлеб в руке домой несла, </span>
<span>и вдруг соседка мне навстречу. </span>
<span>- Сменяй на платье,- говорит,- </span>
<span>менять не хочешь - дай по дружбе. </span>
<span>Десятый день, как дочь лежит. </span>
<span>Не хороню. Ей гробик нужен. </span>
<span>Его за хлеб сколотят нам. </span>
<span>Отдай. Ведь ты сама рожала...- </span>
<span>И я сказала: - Не отдам.- </span>
<span>И бедный ломоть крепче сжала. </span>
<span>- Отдай,- она просила,- ты </span>
<span>сама ребенка хоронила. </span>
<span>Я принесла тогда цветы, </span>
<span>чтоб ты украсила могилу.- </span>
<span>...Как будто на краю земли, </span>
<span>одни, во мгле, в жестокой схватке, </span>
<span>две женщины, мы рядом шли, </span>
<span>две матери, две ленинградки. </span>
<span>И, одержимая, она </span>
<span>молила долго, горько, робко. </span>
<span>И сил хватило у меня </span>
<span>не уступить мой хлеб на гробик. </span>
<span>И сил хватило - привести </span>
<span>ее к себе, шепнув угрюмо: </span>
<span>- На, съешь кусочек, съешь... прости! </span>
<span>Мне для живых не жаль - не думай.- </span>
<span>...Прожив декабрь, январь, февраль, </span>
<span>я повторяю с дрожью счастья: </span>
<span>мне ничего живым не жаль - </span>
<span>ни слез, ни радости, ни страсти. </span>
<span>Перед лицом твоим, Война, </span>
<span>я поднимаю клятву эту, </span>
<span>как вечной жизни эстафету, </span>
<span>что мне друзьями вручена. </span>
<span>Их множество - друзей моих, </span>
<span>друзей родного Ленинграда. </span>
<span>О, мы задохлись бы без них </span>
<span>в мучительном кольце блокады.</span>
Образ Алых парусов является Ассоль только в конце произведения.Их образ выражает любовь тепло и счастье.Символический образ парусов сказывается в любви это и есть символ Алых парусов
Традегия в том, что у него была единственная любимая дочь — разумная и проворная Дуня, помогавшая отцу в работе на станции. Она была его единственной радостью, но именно она принесла своему отцу «седину, глубокие морщины давно не бритого лица» и «сгорбленную спину» , буквально три или четыре года превратили «бодрого мужчину в хилого старика» . В конце своей жизни станционный смотритель оказался брошенным своей дочерью, хотя он сам никого в этом не винит: «...от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать» .
Его любимица с детских лет умела кокетничать, разговаривала «безо всякой робости, как девушка, видевшая свет» , и этим привлекала проезжих молодых людей, а однажды она сбежала от отца с проезжим гусаром. Самсон Вырин сам разрешил Дуне прокатиться с гусаром до церкви: «нашло на него ослепление» , а потом «сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне» . Дуни нигде не было, а вернувшийся вечером ямщик сообщил: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром» . Старик заболел от этого известия и оттого, что узнал, что гусар притворился больным и уже тогда задумал увезти Дуню.
Самсон Вырин поехал в Петербург в надежде отыскать и забрать свою дочь, но ротмистр Минский не отдал ему Дуню и выставил его за дверь, сунув за рукав деньги. Вырин предпринял еще одну попытку увидеть дочь, но Дуня, увидев его, упала в обморок, а Минский опять выгнал его. В трагической судьбе станционного смотрителя
виновато и сословное деление общества, позволяющее высшим чинам жестоко и грубо обращаться с людьми низших чинов.
ДААААААА!
Это так! Он проклят!