Ну если правельно помню то выходит что это предложение односоставное луг подлежащее выраженно существительным рекою вроде дополнение выроженно сущ. а роль тире то что стоит после обобщающего вроде так
День был туманный, безветренный. Вдоль глиняного
берега, усеянного острыми камнями, разведчики вышли к невспаханному полю, тянувшемуся вдоль не замеченной ими ранее речонки.
Они должны были доставить командованию ценные сведения. Командир приказал остановиться возле огромной ели, поваленной ураганным
ветром. Быстро разожгли костёр, и печённая в золе картошка, запиваемая студёной родниковой водой, подкрепила уставших бойцов. Один из них перевязал простреленную руку, а его товарищ, раненный во вчерашнем бою, о чём-то думал. Неожиданно командир, которого
беспокоили путаные известия, полученные от высланных вперёд дозорных, приказал построиться. Струйка дыма от погасшего костра растаяла в воздухе, и, уложив на носилки раненых товарищей, бойцы,
увешанные оружием, бесшумно двинулись вперёд. Когда стемнело, они приблизились к пустынному оврагу, черневшему на окраине леса, и расположились на отдых.
Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей.
После грозного ненастья ,после скорби долгих лет,полный братского участья , неизведанного счастья,засиял свободы свет.
В океане,в закатном блеске-розовые пятна недвижных парусов...
<span>Люблю желанную свободу,немую тишь и бури свет,погожий день и непогоду.</span>
Это было в сорок первом году. Темная и суровая Москва, спасая нас, детей, от войны, погрузила в поезда и отправила в Сибирь. Мы ехали медленно, задыхаясь от недостатка кислорода и страдал от голода. В Челябинске нас высадили и повели на вокзал. Была ночь.
— Здесь есть пища, — сказал Николай Петрович, сутулый, желтый от болезни человек.
Вокзал хлестанул по глазам ярким светом. Но скоро мы увидели и другое. Многотысячная толпа беженцев осаждала единственный ресторан. Там Шевелилось что-то черное, и ухало, и кричало. Ближе к нам, прямо на рельсах, стояли, сидели, лежали люди. Здесь начиналась очередь.
Мы стояли и смотрели на окна. Там было тепло, там раздавали людям горячую, дымящуюся жизнь, наполняя ею тарелки. Потом встал наш Николай Петрович на ящик и что-то закричал. И нам было видно, как он нервно вздергивает острые плечи. И голос у него слабый, голос чахоточного человека. Кто из этих голодающих, сутками простаивающих беженцев сможет его услышать?..
А люди вдруг зашевелились. Они подались назад, и маленькая трещинка расколола черную толпу. А потом мы увидели еще: какие-то люди взялись за руки и образовали коридор. Человеческий коридор...
Я потом побродил немало, но всегда мне казалось, что я не перестаю шагать этим человеческим коридором. А тогда — мы шли через него, качающийся, живой, трудный. И мы не видели лиц, просто стена больших и верных людей. И яркий свет «дали. Свет, где нам было очень тепло, где и нам отвалили по целой порции жизни, горячей жизни, наполнив ею до краев дымящиеся тарелки.